Кабинет Защиты от Темных Сил представлял собой просторную аудиторию, вмещающую три ряда по шесть парт. Высокие окна под самый потолок, шедшие по левой стороне кабинета, позволяли хорошо освещать помещение даже без помощи ламп или факелов. У самого входа подле стены стоял магический проектор, а с потолка свисала увесистая люстра, а чуть поодаль красовался подвешенный скелет небольшого дракона.
За основным постаментом где располагался учительский стол и несколько больших досок с материалами возвышалась полукруглая лестница ведущая в личный кабинет профессора.
С момента, как пост преподавателя ЗОТС занял бывалый аврор Аластор Грюм, стены волшебным образом заполонили различные страницы из книг и вырезки из газет с событиями из мира магов, связанные с боями, дуэлями и прочими опасными происшествиями. На столе профессора грузно возвышались странные мракоборские приспособления неизвестного действия.
На пол полетела склянка. Потом вторая. В скором времени весь стеллаж остался пустым, однако это совершенно не удовлетворило старого аврора.
- Где эти чертовы зелья!
Как эти домовики позволили себе вторгаться в мой кабинет! Я же ясно сказал Дамблдору, что мне его услуги по “совершенной чистоте помещений” даром не сдались.
Продолжая бубнить себе под нос проклятья на домовиков и заклиная себя больше никогда не верить словам директора, Аластор принялся за вторую полку. Студенты, да и что греха таить, прибывшие на большой турнир взрослые волшебники - предпочитали держаться от кабинета профессора защиты от темных сил как можно дальше. Сегодня был день для того, чтобы лишний раз в этом убедиться.
Грозные животные рыки, звуки разбивающихся об каменный пол неизвестных предметов и прочие, сопутствующие атрибуты враждебности, указывали, что сегодня никому не стоит попадаться под руку Грозному Глазу.
Спустя добрый час метаний по кабинету, аврор так и не нашел желаемого.
Прихрамывая на одну ногу и с бешено крутящимся волшебным глазом, Грюм направился в кладовую ингредиентов на третьем этаже.
Начало эпизода с Аластором Грюмом
Октябрь
Вечер, когда Гарнэт думает, что узнала кое-что очень страшное о целителе Вересе, и в горле першит вовсе не из-за самого отвратительного горячего шоколада в Британии
В наступивших сумерках дороги было не разобрать, но Гарнэт все равно бежала, что есть духу. Ах, если бы она могла обогнать собственные мысли, разве не неслась бы она еще быстрее? Редкие прохожие нетрезво шарахались от нее в стороны и выкрикивали вслед что-то неодобрительное, за свистом ветра в ушах не расслышать. Кажется, она почти сбила с ног пожилого волшебника и даже не извинилась. Впервые в жизни ей было все равно, что она поступила нехорошо и что о ней скажут или подумают в связи с этим. Действительно все равно, а не обычное подростково-защитное «все равно».
Она столько лет успешно убеждала себя, что отболело и прошло. Даже не так: не болело и проходить было нечему. Что годы в приюте закалили характер, а семейка Гальярдо подарила ей любимого брата. Что она чувствует себя ребенком из полноценной семьи, потому что у нее есть бабушка и дедушка. Что мечтать о лучшем – кощунство. Она никогда не видела родителей, так с чего бы ей горевать по ним? С чего бы яро искать справедливости? Только жалеть и мучать себя, ничего более. А повода для жалости к себе у Гарнэт ни единого. И вот, всего одна крохотная мысль, просто вероятность того, что дело с убийством ее отца разрешилось еще не до конца, что убийца еще на свободе, и поглядите на нее, на этого убежденно-счастливого человека. В полном раздрае, сбивает ни в чем неповинных стариков, словно кегли, так сильно спешит вылить на кого-нибудь свои переживания.
«Какая вопиющая непоследовательность», - горько усмехнулась она про себя, и прозвучало это отчего-то строгим голосом профессора Макгонагалл.
Улицы Хогсмида давно сменились пустынной полузаброшенной тропинкой, на которую она свернула, чтобы ее не поймали на подходе к замку и не отвели к декану, как отъявленного нарушителя режима. Хотя может стоило добровольно сдаться и выложить свои мысли первому попавшемуся преподавателю. Пусть скажет ей, какая она недалекая: думать, что уважаемый человек – Пожиратель смерти. Пусть утешит ее и вразумит. Разве не этого ей на самом деле хотелось? Не того, чтобы ее обняли и сказали, что она просто все неправильно поняла? Что чудовищная ошибка закралась ей в голову и не стоит о ней переживать? Больше всего на свете она хотела услышать эти слова! Но знала, что не сможет им поверить. Никогда. Поэтому она обратится к человеку, который не посмеется над ее подозрениями, а если и посмеется, то будет иметь крайне веские причины, потому что более прочих осведомлён как коварны бывают приспешники Того-кого-нельзя-называть.
Замок был уже настолько близко, что она бежала, то и дело наступая в лужи света, расплескавшиеся из стрельчатых окон. Пятно черное, ее не видно, пятно светлое, напуганная девчонка бежит вдоль стены, и снова пятно черное. Вот и ворота замка. Где может быть профессор Грюм в это время? В учительской? В спальне? В кабинете? Она проверит их все и начнет с кабинета. Кажется, у некоторых старшекурсников только-только должны были закончиться факультативы.
Уже перед самой дверью Гарнэт замерла. Она правда собиралась вывалить на профессора все свои нестройные бездоказательные переживания? В какую-то секунду, когда сердце уже перестало бешено колотиться от долгого бега, ее кольнуло испугом, что она может обвинить невинного человека, ни в чем толком не разобравшись. Звучало ужасно. Но откуда тогда доктор Верес знал имя убийцы? Нет, лучше она расскажет, лучше потом тысячу раз извинится, чем струсит сейчас и будет пытаться выяснить все своими силами. Что она может, четырнадцатилетняя школьница? Укоряюще смотреть на доктора, пока он не сдастся властям, лишь бы она от него отстала?
Гарнэт подняла руку, решительно постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, заглянула в кабинет. К ее счастью профессор был именно здесь. Она по привычке улыбнулась ему и, только оказавшись под прицелом магического глаза, поняла в каком она должно быть жутком виде. Растрепанная, взмыленная после бега, глаза на пол-лица. И что это такое влажное на виске? Кажется, она не заметила встречную ветку и та рассекла ей кожу. Черт. Жертва торнадо, а не ученица. Лицо, явно не вызывающее доверие.
И все же, отбросив робость, Гарнэт вошла в кабинет и закрыла за собой дверь.
- Добрый вечер, профессор Грюм. Я извиняюсь, что отвлекаю вас, но мне очень нужно с вами поговорить. Здесь можно? Тут никого больше нет?
Октябрь
Вечер, когда Аластор думает, что узнал кое-что очень страшное о будущем всей Магической Британии, и в горле першит вовсе не из-за отсутствия возможности выпить самого прекрасного Огденского сорок четвертого, который ему по-прежнему должен Альбус
Первый месяц преподавательской деятельности отзывался пульсирующей болью в висках. На кой черт он вообще за это взялся? Сидел бы сейчас себе дома стариком брюзгливым, пил бы пятичасовой чай да горя бы не знал. А не вот это вот все.
“Профессор Хагрид рассказывал, что гриндилоу стоит посмотреть в глаза, погладить по когтистой лапке да рыбкой угостить, тогда малыш и отпустит”, — ну и болван же, этот Бруен! Щеки отъетые, лицо, как луна, круглое, а в голове — труха, и только. И здоровяк Хагрид туда же. Посмотреть бы на них, когда этот самый малыш вцепится мертвой хваткой да, несмотря на все увещевания потащит, камнем ко дну. Хотя на Хагрида поболе одного гриндилоу понадобится, пожалуй. И то не факт, что здоровяк не всплывет самым массивным за историю школы буйком прямо посреди Черного озера.
Искать зерно истины в сочинении третьекурсника уже ни сил, ни желания не было, потому профессор Грюм нарисовал в уголке свитка красную “Т” и с чувством выполненного долга отодвинул от себя вечернее чтиво. Хватит с него на сегодня детишек с их радужными замками и мечтами о стране чудес. Неужели ни в одну пустую головеху не вложили, что им, ученикам школы волшебства и чародейства, в жизнь идти придется, и уж кто-кто, а эта скотобаза никогда не даст забыть, что ты не на увеселительную прогулку вышел. Если грянет новая война, тоо им придется либо чертовски быстро взять себя в руки и повзрослеть, или… Н-да. Что ни говори, а поколение зеленых юнцов, которых Грозный Глаз натаскивал на поступление в аврорат, ни в какое сравнение с нынешней молодежью не шло. Больше они к реальности приспособлены, как ни крути. Да и многие из них росли как раз в первую магическую.
Глаза бравого аврора мгновенно распахнулись на звук до зубной боли знакомых просящих интонаций:
— Добрый вечер, профессор Грюм… — дальше он слушал в пол уха, по привычке взявшего след цепного пса считывая информацию об окружающем. Ничего в сущности не изменилось. Все то же забытое сочинение по трансфигурации в третьем столе, за которым чистокровный отпрыск Малфоя еще вернется, опасаясь снятых старушкой МакГонагалл баллов. Ну да и Пивз этажом выше, все так же самозабвенно ругающийся с портретом Огюста Фицпитерса. А пройдет еще с полчаса, и дрянной полтергейст пустится с ним в дальний полет по коридорам замка, если не найдет себе иную жертву, конечно. Ничего в сущности не изменилось, кроме растрепы-девчонки, ввалившейся сюда ровно в тот час, когда всем хорошим гриффиндоркам полагается сидеть в своих теплых гостиных да готовиться ко сну. Как, бишь, ее?
Грозный Глаз облокотился на преподавательский стол, прогоняя с изнуренного лица остатки дремоты. Ему бы закинуться “Зельем сна без сновидений” да впасть бы в спячку эдак на сутки, авось, сможет привести себя в порядок. Впрочем, мечтать не вредно. Вот наконец притащит Фадж свою мясистую задницу в Хогвартс, тогда, может, и быть прередышке. Задвинуть бы еще студентов с их лекциями..
— Можно, - проскрежетал Грюм.
На лице его читалось, что в гробу он видел слушать студенческие бредни, тем более в неурочное время, но все же он согласился!
Гарнэт неловко замялась в дверях, не зная с чего начать. В груди все еще стучало слишком быстро. Под изучающим взглядом профессора она остро почувствовала себя маленькой и глупой, и в любое другое время у нее бы даже косички начали возмущенно топорщиться от такого пренебрежения, но теперь… Кажется, она и правда была маленькой и глупой. С чего начать? С предыстории? С выводов? Она вскинула взгляд и уже было заговорила, но обнаружила, что не может сформулировать ничего адекватно и понуро уставилась в пол. Дурочка. Да еще и доверчивая.
— Ну? Чего встала, мисс Махоуни? Проходи, раз пришла?
- Простите, - буркнула Гарнэт и правда пошла вглубь кабинета, прямо к преподавательскому столу. Шла чуть ли не запинаясь, давая себе время подумать.
Огляделась вокруг и, пренебрегая всякими правилами, взгромоздилась прямо на парту, оказавшись с Грюмом визуально на одном уровне. Так она почувствовала себя увереннее. Вспомнила, что у нее в кармане покоится уменьшенный плед и жестом очень мрачного фокусника вернула ему полагающийся размер. Пестрая ткань взметнулась в воздух и укрыла плечи Гарнэт. Всю Гарнэт целиком, если точнее. Что ж, под защитой теплого пледа стало еще спокойней. И теплее: она и не заметила, как замерзла коварным осенним вечером. Видимо, на случай стрессовых ситуаций всегда неплохо припрятать в кармане плед, нужно иметь в виду.
Гарнэт все еще несколько нервно облизнула губы, но взгляд на Грюма подняла уже вполне осознанный, запутаться в словах ей больше не грозило. Отсрочка сделала свое дело, и профессор, похоже, тоже это понял. Или совпало так. Разве есть разница?
- Какие гиппогрифы принесли? Или с кем вы там подрались по пути сюда?
- Профессор, мне кажется, целитель Верес как-то связан с Пожирателями смерти, - начала она.
А дальше выложила ему все, что знала. О смерти отца. О разговоре в кабаньей голове. О том, как доктор нечаянно упомянул Джека Эйнса, убийцу. И о том, что он не должен был его знать.
Она будучи еще первокурсницей перерыла в библиотеке все доступные газетные подшивки в поисках информации о родителях, но наткнулась только на краткий некролог со списком погибших за неделю от рук Того-кого-нельзя-называть. Никаких имен или подробностей убийства и расследования там не упоминалось. Бабушка сказала, что расследование велось тайно, а суд состоялся тихо, чтобы не спугнуть вероятных подельников Эйнса, но в итоге так никого и не нашли, пришли к выводу, что он действовал один. Может так решили, потому что так было проще, дел у авроров было не впроворот. Гарнэт выспрашивала у родных, не было ли где других сообщений и ей ответили, что семья не хотела придавать дело огласке, тем более, что в те времена умирало столько волшебников и было столько осужденных и подозреваемых, что пресса физически не успевала осветить все события. О смерти Денвера Махоуни написали лишь "с прискорбием сообщаем" и дату.
- Ему неоткуда знать, кто убил моего отца, но он знает, вспомнил без особых проблем. Откуда он знает, профессор, если у него не было альтернативных источников информации? Если не Пожиратели сказали ему? – завершила она свой рассказ и уязвимо спряталась поглубже в плед.
Беззащитность. Весь ее вид кричал об этом, и этой студенточке было явно не по себе от первого столкновения с таким чувством. Сидит на своей парте, словно еще неоперившийся птенец в гнезде. Глаза — круглые, будто блюдца, и печальные, будто уже хлебнула горечи сполна. Не сосчитать, сколько подобных лиц он видел за всю свою жизнь. Не сосчитать и то, сколько раз он повторял себе, как он на самом деле эти лица ненавидел. Каждое из них — оставляло глубокие борозды где-то внутри. И лицо этой рыжеволосой девчушки — оставит тоже. И ведь неглупая же. Возможно, чрезмерно любознательная, это он еще во время лекций запомнил, однако неглупая, это точно.
И почему на его плечи падает всегда столь неблагодарная работа? Ах да, потому что он сам ее когда-то выбрал.
— Мисс Махоуни, а что вы вообще знаете о Пожирателях смерти? — Грозный Глаз помолчал, оценивая реакцию студентки. Очень важно сейчас не перегнуть палку и не напугать девчонку до чертиков. Если так случится, Минерва явно придет высказывать свое "фи" о недопустимости втягивания студентов в разговоры, в которые не каждый взрослый решит вовлечься. И все же раз девчонка пришла и не просто пришла, а с конкретными обвинениями, то она, по крайней мере, должна понимать их вес. — Мисс Махоуни, что тебе вообще известно о войне? — Грозный глаз смотрел на нее неотрывно. Та, вроде бы, не перебивала и не желала блеснуть знаниями, потому он снова взял слово. — Давайте расскажу вам историю. Представьте себе времена, когда вести о смерти волшебников и волшебниц поступали каждый день. Однако об этом не говорили прямо, потому что боялись пополнить этот список своим именем. Представьте себе времена, когда вы не можете доверять не только друзьям и знакомым, но даже своей семье. В особенности, если кто-то из ее членов работает в том же Министерстве магии или же другой сфере, связанной с жизнью социума: будь то ваша мать, сестра, любимый могут вернуться совсем не тем человеком, которого вы знали все это время. Представьте себе времена, когда кучка озлобленных на мир, но любящих помпезность и маскарад высокомерных чистокровных выскочек, — Грозный Глаз прикладывает руку к лицу на манер маски и почти выплевывает последнее слово, — становятся движущей силой, которая продвигает фанатические догмы человека, не просто возомнившего себя богом, но и возложившего на себя святую обязанность по зачистке общества. Волдеморт. Да, я говорю именно о нем, — аврор произнес его имя отрывисто. На лице его не дрогнуло ни мускула. — А они сделали вещь страшную, просто позволив себе гибнуть за идею и разрешив их же руками вершить правосудие. Кто-то — по незнанию, очарованные сладкими речами вкупе с властью, которую сулил им этот самый человек. Кто-то — сознательно, искренне веря в излагаемые им истины, и как подобает всем слепым обожателям, буквально заглядывая в рот их пророку. А кто-то — следовал за ним из-за банального страха. И не все они родились подонками, — глаза аврора сверкнули, скользя по лицу гриффиндорки. — И их можно понять, поскольку есть такие вещи, от которых ты не можешь защитить себя сам. Понять — не простить, — голос зазвучал сталью. — И когда эти самые люди сталкивались с давлением, когда не находилось защиты извне, им приходилось делать выбор. Часто этот выбор становился для них последним; еще чаще — стоил им чести и достоинства, а в последствии — грозил тюрьмой. Потому как, видишь ли, человек — то существо, которому отчаянно хочется жить, что бы ни происходило вокруг, — Аластор ощерился. Оскал ожесточил его лицо, и без того испещренное глубокими бороздами шрамов. — Каким из трех категорий ты относишь человека, которого пытаешься сейчас обвинить, — к властолюбивым? К фанатикам? Или к трусам? Чем ты, девочка, руководствуешься, обвиняя его? Собственным страхом или обидой на прошлое? А может, болью за то, что отца не знала, но отчаянно хочешь мести? Хочешь расквитаться с его обидчиками, о которых ни черта не знаешь? Есть ли у тебя хоть какие-то доказательства, кроме домыслов да нечаянно упомянутого имени? Думала ли ты когда-нибудь о том, что тот же колдомедик твой мог находиться в Мунго в тот самый момент, когда проходила констатация смерти? Освидетельствование, когда тело привозят в больницу, происходит в любом случае. И знаешь, почему больницу Святого Мунго чаще именуют единственной в Магической Британии? Потому что во времена войны там работало столько медиков, и они видели и фиксировали столько смертей, сколько тебе, девочка, и не снилось. Сколько ни единому госпиталю не снилось. Без колдомедика ни один некролог не составят, поверь, если от тела еще что-то остается. И имена погибших так просто из памяти не стираются, — Грозный Глаз тяжело вздохнул. — Мисс Махоуни, не будь дурой и, покуда не готова, не лезь ты во все это. Учись себе спокойно и вырастай в хорошего человека. Не теряй веру в людей и, авось, не пропадешь. А ежели сделаешь выбор когда-нибудь честно разобраться в ситуации, то имей мужество не судить настолько невежественно-поверхностно. Если уж лезешь, то залезай в эту грязь по самые уши, чтобы, по крайней мере, отдавать себе отчет в том, что ты не осудила невинного человека, — раззадореный собственной речью Аластор Грюм, прихрамывая, начал курсировать вдоль преподавательского стола. Давняя привычка дала о себе знать. В те времена у него еще была нога. В те времена он был энергичнее и был готов сгинуть за то, во что верил всем сердцем. Именно метаясь зверем в клетке, он во времена войны давал своим подчиненным указания перед очередной стычкой с Пожирателями смерти.
— Мисс Махоуни, а что вы вообще знаете о Пожирателях смерти? - спросил Грюм, выждав театральную паузу, после того, как она сама закончила говорить. Кажется, Гарнэт даже увидела, как воображаемый прожектор сменил фокус с нее на него.
Она честно собиралась ответить, вот только бы перестать пялиться на преподавателя, как заворожённый зайчишка, но ответа и не требовалось: Грюм продолжил свой монолог.
— Мисс Махоуни, что тебе вообще известно о войне? - спросил он так строго, что она невольно сжалась на своей парте и попыталась отодвинуться подальше от изучающего взгляда.
Грюм все говорил и говорил, проявляя чудеса красноречия. Как неожиданно и как невовремя. Гарнэт хотелось зажать уши и сказать, чтобы он заткнулся к чертям, но она молчала и слушала, с каждым словом все глубже и глубже проваливаясь в описываемую реальность. Гарнэт было легко представить: ей были знакомы чувства отчаянной безысходности, несправедливости, потери. Знакомы лучше, чем ей бы хотелось. Лучше, чем она сама была готова признать. Слова Грюма будили в ней нехорошие вещи. Подавляемые годами, запертые на замок и наглухо засыпанные беззаботным улыбками, тёплыми летними вечерами и смехом новых друзей. Не будь она так разбита разговором с доктором, он никогда бы не достучался до этих вещей, но теперь они клокотали в ней, требуя выхода.
Зачем он говорит ей такие страшные, но такие очевидные слова? Будто она сама не думала ночи напролет, как это было. Как люди убивали людей. Почему они это делали. Почему?! Почему именно ее семья? Она искренне пыталась понять и не понимала. А даже если понимала, не могла оправдать. Это было так глупо. Неужели с возрастом волшебники непроходимо тупели?
Грюм задавал вопросы, злые и точные, укоряющие, будто она виновата в чем-то, и Гарнэт с трудом сдерживалась, чтобы не начать кричать на него и хлюпать носом. В груди разрасталось праведное возмущение. Обида. Отрицание.
- Не будь дурой, - сказал ей Грюм между делом. Но что же делась, если она ей была?
Гарнэт закинула голову вверх. Она знала, что на агрессию нельзя отвечать слезами. Это только побуждает агрессора продолжать. А она серьезно сомневалась, что не наговорит лишнего, если он продолжит.
Ещё пару минут назад она думала, что ей полегчает, если кто-то скажет, что она со своими малообоснованными обвинениями, просто ненормальная, раздувающая проблему из ничего, но в реальности ей надо было, чтобы ее обняли, погладил по головке и сказали, что все будет хорошо. Вот так по-детски. Но ей сказали, что она ведёт себя как мразь и портит кому-то жизни, придя за помощью. Сказали, что она не понимает, какого было на войне, а значит не должна о ней судить. Не имеет права осуждать и вешать ярлыки, раз на ее век не выпало крови столько же, сколько на прошлый. Что не стоит лезть, не разобравшись в ситуации досконально.
- Так и быть, я погляжу на твоего Вереса, - сквозь зубы согласился Грюм в конце своей неприподъемной тирады, и ей бы кивнуть и с благодарностями уйти, но в груди все ещё клокотало.
Гарнэт через силу улыбнулась.
- Спасибо за такую поучительную историю профессор, - сказала она отсутствующим тоном человека, душащего рыдания. - Я правда не хлебнула лиха в магической войне, я ещё даже не родилась, когда волшебники умирали десятками в день, возможно мои переживания столь ничтожны по сравнению с тем, что пережили вы, что вызывают в вас гнев, - она вскинула голову, упрямо глядя Грюму в глаза. - Мне жаль, что вы пережили столько несчастий. Я сочувствую вашим утратам. Но сколько бы ваших людей не погибло, сколько бы не было велико ваше горе, у вас нет права обесценивать на этом фоне мои переживания. Нет права презрительно спрашивать что я вообще понимаю в войне, чтобы бросаться такими обвинениями. Ничего. Я не понимаю ни-че-го, и все же мне плохо и страшно. Я и не обязана понимать, не обязана страдать, не обязана быть, как вы. Я не обязана держать это в себе, и не вам говорить мне молчать. Почему вы вообще решили, что это нормально обвинять кого-то в том, что он решил не молчать? Я не хочу оклеветать доктора Вереса, я не отношу его ни к какому типу, мне глубоко наплевать, почему он выбрал... - она запнулась, но продолжила: - Волдеморта. Я лишь хочу немного справедливости для моей семьи. И я не думала, что для того, чтобы делиться своими переживаниями мне нужно иметь на это моральное право и признание пожирателя в содеянном на руках. Мне казалось, что в Хогвартсе любой, нуждающийся в помощи, получает ее.
Гарнэт все же не сдержалась и всхлипнула, вставая со своего места и поворачиваясь к Грюму спиной.
Последнее, чего она хотела, это причинить кому-нибудь вред. Последнее, что ей было нужно, это ворошить давно забытое прошлое. Но Грюм был мучительно прав: если она в это влезла, дороги обратно нет. Новое знание сожрёт ее, если она не сделает все, что в ее силах, чтобы удостовериться в вине или невиновности Вереса.
- Простите, что побеспокоила, - сказала Гарнэт и двинулась к выходу.